[VardaNi]

Пока не знаю, войдет ли это в цикл фанфиков о Пруссии (точно войдет "Вдох и выдох" и несколько драбблов под общим названием "Берлин", которые я все не допишу пока никак т_т), поэтому пока открыто только для ПЧ и размещаться не планируется разве что в DDF.

Название: -
Автор: Varda Ni
Персонажи: Пруссия/Венгрия
Рейтинг: PG
Жанр: элементы ангста и романса - взболтать, но не смешивать х)
Дисклеймер: отказываюсь от принадлежащего тов. Химаруе
Примечания: теория "Пруссия - ГДР". Из ГДР в ФРГ многим удавалось бежать через Венгрию, несмотря на то, что оная так же находилась под влиянием СССР (но вроде не входила в него).

Венгрия открывает дверь ровно настолько, чтобы...

Венгрия открывает дверь ровно настолько, чтобы в нее можно было быстро протиснуться боком, и, впустив посетителя, оглядывает улицу в оба конца – жизнь приучила к осторожности, особенно, если на дворе 80-е, а пришел к тебе Пруссия. Нет, не Пруссия уже давно, теперь ГДР – громоздкое, некрасивое имя. Восточная Германия, если хотите. И все равно Пруссия – свой, родной и знакомый, чуть дерганый и с обветренными губами, снимает неуклюже обувь, дергает за узлы на шнурке, втискивает ноги в ватные тапочки – маленькое свидетельство влияния СССР на ее, Венгрии, жизнь. Как и то, что дверь она запирает на все щеколды, замки и цепочки. Желанных гостей ждать не приходится – бывшие друзья и союзники заняты и некоторые открещиваются от боевой подруги, оказавшейся в опасной близи от железного занавеса, и даже Австрия… Родерих даже ни разу не позвонил, только приходят от него иногда анонимные посылки.
Впрочем, Елизавете печалиться некогда, она легонько подталкивает Гилберта в сторону кухни, проводит по узкому коридору с коричневыми обоями и усаживает за круглый стол. На кухне уютно, мягкий свет лампы с абажуром, кипятится чайник, Пруссия украдкой вытирает нос рукавом, спина и плечи его чуть расслабляются, уходит из движений угловатость. Венгрия достает из шкафчика помутневшие от времени расписные блюдца, заваривает чай в широкие чашки с тонкими ручками, и садится напротив Гилберта – одну чашку ему, другую себе. Тот пьет маленькими быстрыми глотками, греет пальцы, а она смотрит на него, подперев щеку рукой, и улыбается ласковой, какой-то почти материнской улыбкой. К чаю Елизавета не притрагивается, и когда Гилберт допивает свой, забирает у него пустую чашку и придвигает к нему вторую. И думает, что просто смотреть на него, понимать, что он сидит тут живой, хоть и не выспавшийся и немного похудевший, похожий от этого на мальчишку времен Тевтонского ордена – так странно и хорошо. Венгрия не любит вспоминать, как пришла после войны в дом России к запертому там Пруссии, замотанному в бинты и озлобленному, как поцеловала его крепко в макушку – не любит вспоминать потому, что это вызывает в ней какое-то чуждое ранее болезненно счастливое чувство. «Это стоило того, чтобы ты пришла», - сказал ей тогда Гилберт неожиданно искренне, и Елизавета влепила ему пощечину от всей души, потому что была и сильнее, и злее его, потому что не верила, что они имеют право на такое счастье, когда все вокруг разрушено их же руками.
Венгрия отводит прядь волос за ухо и тянется через стол к Пруссии, гладит его по щеке – он расслаблено закрывает глаза – и, наконец, произносит:
- Здравствуй.
- Здравствуй, - отвечает Гилберт и легонько трется щекой о ее ладонь. Они будут говорить о делах – и делах неприятных, оба понимают это и всеми силами стараются оттянуть момент, когда придется вернуться в реальный мир, неуютный и холодный по сравнению с этой кухней с чаем и абажуром. Но Пруссия не любит ожидания и промедления, а в последнее время он только и делает, что ждет, поэтому, не отпуская руку Венгрии, выпаливает с места без предисловий:
- На твои границы смотрят сквозь пальцы. Пропусти моих людей.
Елизавета отнимает руку и встает, чтобы убрать посуду со стола - блюдца и чашки звенят в раковине, когда она заливает их водой. Затем садится обратно и спокойно произносит:
- Об этом не обязательно было просить.
- Я знаю, - кивает головой Гилберт и кисло ухмыляется, - но я должен был предупредить. Должна же ты знать, о чем может спросить тебя Брагинский.
Венгрия невесомо касается его пальцев и отрывисто – как не сочетается ее тон с действиями! – шепчет, словно кто-то подслушивает за дверью:
- Беги. Домой, к брату, вместе с ними, - она сжимает ладонь Пруссии и чуть наклоняется к нему. – Я прикрою.
Все лицо Гилберта выражает крайнее недоумение, он рассеяно проводит большим пальцем по запястью Елизаветы, размышляя о чем-то, а затем смеется, сначала тихонько, а потом все громче и самодовольнее – так похоже на себя прежнего, на империю:
- Ты же знаешь, я не могу оставить свой народ. Мне придется вернуться, даже с твоей помощью полстраны к Западу не переправишь. Нет, Лизхен, - в глазах Пруссии есть что-то бесовское, и Венгрия слушает его с восхищенным напряжением, - не так я вернусь домой. Я вернусь сам, на своих ногах, перешагнув эту чертову стену. Чтобы брат снова мог гордиться мной после всего, что случилось, чтобы никто не посмел меня ни в чем упрекнуть, чтобы все вспомнили, кто такой Великий Пруссия!
- Дурак, - надувает губы Елизавета и смешливо фыркает, и они оба хохочут в голос, взявшись за руки, как в детстве, когда придумывали очередной необычный опасный план. Она снова, как и тогда, готова верить любой глупости, которую скажет Гилберт, просто потому, что он всегда делает то, что говорит, потому, что так хочется верить в то, что все может быть легко и просто, потому, что так сложно стало верить хоть кому-то.
У дверей Венгрия манит Пруссию пальцем, чтобы вытереть ему платком нос и коснуться губами лба:
- Будь осторожен, - Гилберт знает, что это не пустое традиционное пожелание, а действительная просьба, поэтому серьезно кивает в ответ. И улыбается широко и свободно:
- Уже совсем скоро. Я знаю.
Закрывая за ним дверь, Елизавета впервые за долгие годы не боится чувствовать себя счастливой.